​

18 мая 2022 г. доцент кафедры культурного наследия МГИКа, доцент кафедры филологии Перервинской духовной семинарии к.ф.н., член Союза писателей России, Анастасия Евгеньевна Чернова в рамках III Весенней всероссийской научно-практической школы-конференции «ЯЗЫК – ЛИТЕРАТУРА – ПРАВОСЛАВИЕ» провела круглый стол "Библейское начало в современной художественной литературе".

​

Участники обсуждали вопросы христианского и национального своеобразия русской литературы, а также возможные пути возрождения национальных основ словесности.

​

Ведущая – Анастасия Евгеньевна Чернова, доцент кафедры филологии Перервинской духовной семинарии, доцент кафедры культурного наследия МГИКа,  к.ф.н., член Союза писателей России.

Национальное своеобразие русской литературы.

​

В начале встречи участники обсудили формулировку понятий. Какое начало, «православное» или «христианское», точнее передает реалии русской литературы? По мнению Анастасии Черновой, для русской литературы характерно христианское начало, потому как мы ориентируемся на то, что сказано в Библии, в Евангелии, а там – про христиан. Православие же – это и есть христианство, сохранившее преемственность апостольской соборной церкви, в литературном сюжете оно может проявляться на уровне описаний форм обрядовости.

​

Василий Владимирович Дворцов, возразил, что тогда получается конфликт первой части – христианского начала – и второй, национального своеобразия.  Особенности английской, испанской литературы, связанные с христианством, не содержат национального своеобразия. «В свое время я много сил отдал Гончарову, где знаменитую историю – рассматриваю как смерть души. Ее итог – нахождение Обломова в гробу. И воскресение – через «Обрыв», через бабушку Марковну. И там как раз раскрываю тот момент, что до Гончарова русская литература была общеевропейской. Была, действительно, на общехристианских началах. Ни Пушкин, ни Гоголь – не воспитывались православно, в отличие, от Гончарова и Островского. В культурном плане они еще были христианами, общеевропейцами, а потому не могли использовать то, что использовали русские писатели – мистический опыт исихазма, проникновения во внутреннего человека. Этим опытом со своей культурой делится только православие».

​

С этим тезисом не согласилась Лола Уткировна Звонарева. Она заметила, что русская литература началась не с XIX века – а гораздо раньше. Можно вспомнить Симеона Полоцкого, имя и труды которого по-прежнему актуальны. А еще «Слово о полку Игореве», гениальную «Повесть о смутном времени»… «Не стоит зачеркивать основы русской литературы», – подчеркнула она.

Кроме того, на круглом столе были обозначены такие особенности русской литературы как лиризм. По мнению Василия Владимировича Дворцова, лиризм совершенно не совпадает с сентиментализмом и с западной романтикой. «В лиризме, прямом соприкосновении душ, нет эротики. Это опыт общей молитвы, того, что мы называем соборностью».

​

Тему соборности продолжил Сергей Сергеевич Арутюнов. «Индивидуалов-западников раздражает соборность, им важен личный танец с бытием.  Наша словесность подразумевает, что мы не занимаемся, как сейчас модно говорить, самопрезентацией, показом, какие мы в индивидуальном проявлении. Как мы байроничны, демоничны, среди огромного большинства умеем настоять на своем. Наша литература внутренне иная, потому что мы пытаемся показать: а что мы для людей? Эти вопросы кажутся, наверное, социальными. Но, действительно, наша лирика отличается от западной. В том числе, даже любовная лирика. Множественное отличие происходит не от круговой поруки и ролевого сознания, как уничижительно называют эти явления в либеральном лагере, а от сознания хоровода, сознания того, что мы связаны с другими людьми. Еще одна особенность связана со всемирностью русской литературы. «Вчера на моем семинаре разбиралась подборка стихов, которая называлась «Африканский дневник». Автор, молодая женщина, выпускница МГИМО, была в Южной Африке несколько раз с особой миссией, и стихи у нее тончайшие. С какой болью воспринимается судьба людей из африканских депрессивных районов, судьба буров, голландцев, которые бились с англичанами и ушли. Какая всемирность! Какой гимн русскому человеку, который умеет вчувствоваться в абсолютно все! Индонезийскую резню коммунистов в 1968 году? Да! Красных химеров, которые истребляли собственную интеллигенцию? Да! Мадагаскарскую неурядицу, сомалийские свалки, которые заставили их выйти на дороги? Да! Все можем постичь мы. В этом величие. Километры отделяют нас от грешной земли, когда мы способны любить людей и прозревать. Мы все, независимо от расы, возраста, пола – все одно и все родня. Если такое сознание мы осмелимся дать миру – ничего выше этого нет».

​

Национальное своеобразие русской литературы ярко проявляется и в деревенской прозе.  Об этом поразмышляла Лола Уткировна Звонарева. «Книга Анастасии Коваленко «Хорошие люди», что вышла в издательстве «Никея» с послесловием Кублановского, «Приходинки» отца Николая Толстикова, произведения Павла Кренева. Очень уместными представляются включения деталей на уровне фантастических гоголевских традиций. Это необходимо, чтобы приблизить православное сознание уходящего старшего поколения к современному читателю. Есть точка зрения, что деревенская проза закончилась или умерла, но это – несправедливо. Как эксперт молодежных конкурсов вижу, что молодые возвращаются к теме деревенского детства и истокам, питающим деревенскую культуру. К описанию одухотворенной природы».

​

Пути возрождение национальной словесности

​

Второй вопрос был связан с обсуждением путей возрождения национальных основ русской словесности. Здесь писатели подчеркнули важность мышления на церковнославянском языке. «В русском человеке должно жить два языка. Первый – церковнославянский. Тот язык, благодаря которому, у того же Пушкина восхищение Ломоносовым, и мы знаем, откуда «очи» появились, а не глаза – отметил Василий Владимирович Дворцов. – Вернуться к русской литературе, которой 1000 лет, можно не только понимая церковнославянский язык, но мысля на нем. Мы говорим «Отче наш» – не отец наш, не лорд, не господин – а Господь. Есть понятия, которые не надо переводить, ими нужно мыслить. Если будет это возращение, то не потребуется никакого искусственного возращения национальных особенностей. Мы говорим о нации культуры. Церковнославянский язык держит нас в зоне славянских народов. А разводят – бытовые языки, которые развиваются, идут своей дорогой. Хотя бы двадцать минут утром и двадцать минут вечером мыслить другим языком. Тогда и будет возращение к родной словесности – к видению, слышанию, пониманию слов».

​

Но как быть с теми, кому сложно понимать церковнославянский язык? Василий Дворцов пояснил, что вызов нашего времени – это комфорт. «Человек боится лишиться комфорта, боится выглянуть за пределы бытового языка. Помню радость, когда мне подарили Евангелие, где было два столбика – на русском и церковнославянском. И тогда я просто ощутил вкус полноты своего языка. Когда каждое слово, вмещая столько смыслов, расцветает картинами. Тех людей, которым ничего не нужно, сложно понять, они и не будут читать. Но замечу: красота – заразительна».

​

Протоиерей Геннадий Рязанцев-Седогин согласился с выступающим:

«Для меня церковнославянский язык – это возвышенный вариант языка русского

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился,

И шестикрылый серафим

На перепутье мне явился;

Представьте только, как прозаично будет звучать фраза, если перевести ее на русский! «Я шел по пустыне, мне явился…»

​

Церковнославянский язык – есть источник, которым укрепляются русла рек языка русского. Это очень важно понять. До тех пор, пока существует церковнославянский язык, который используется в богослужении, русская среда вольно или невольно питается его соками. Все коды и программы продолжают действовать в сознании человека, русского или приобщенного к русской культуре.

​

Второй значимый аспект в деле возрождения национальной словесности обозначил Сергей Арутюнов. Это – воспитание ремеслами. «Русское образование – не иезуитское. Оно включало в себя обучение пластике, игре на гуслях и других инструментах, обучение чувству ритма. Мы утратили наши ритмические начала, в том числе, в поэзии. Пять размеров обеднили нашу ритмическую внутреннюю структуру. Русской девочке нужно обязательно знать коклюши и пяльцы, исконные виды народного ремесла, резьбу по дереву.

​

Наше образование обязано изменить лик, если мы хотим быть живыми. «Лик свой» – это пристальное изучение народных промыслов. И жостово, и хохломы, и всего того, что накоплено культурой. Мальчики должны уметь держать в руках стамески, маленькие рубанки, сверла. Не просто работать на токарных станках, сделанных специально для школы, о нет. Дело не в том, чтобы правильно пробурить отверстие или снять фаску с детали. Здесь мастерство должно сочетаться с искусством. Лучшие русские люди имели вольное воспитание и воспитание ремеслами».

​

Протоиерей Геннадий Рязанцев-Седогин обратил внимание на различие высшей, выросшей из богословия, университетской школы – и школы мозаичной культуры. Основное отличие в том, что университетская школа на каждом своем уровне стремится дать ценностной свод принципов жизни. Такой была и античная школа, и классическая гимназия.

​

«Много приходилось слышать упреков в адрес еще советской школы, которая была построена по принципу гимназии. Что, мол, она дает бесполезные для реальной жизни знания. Эти упреки – часть общемировой компании, возводящей к идеям глобализации, направленной на сокращение детей, воспитываемых в лоне университетской культуры. С одной стороны, эти упреки – хорошо продуманная программа с отдаленной перспективой, с другой стороны – чистая демагогия. Задача школы не в том, чтобы дать человеку навыки и информацию в решении частных практических задач, а в том, чтобы наставить на путь. Многие ученые и философы не уставали об этом предупреждать. Школа не имеет более важной задачи, чем обучать строгости мышления, осторожности в суждениях и последовательности в умозаключениях, как писал Ницше. Массы, как правило, этого не понимают. И Ницше говорил дальше: «Значение гимназии редко видят в вещах, которым там действительно научаются и которые выносятся оттуда навсегда, а в тех, которые преподаются, но которые школьник усваивает лишь с отвращением, чтобы стряхнуть их с себя, как только это станет возможным». Через полвека эту мысль продолжает Гейзенберг. «Образование – это то, когда забыли все, чему учились. Образование, если угодно, – это яркое сияние, окутывающее в нашей памяти школьные годы и озаряющее всю нашу последующую жизнь. Это не только блеск юности, естественно присущий тем временам, но и свет, исходящий от занятия чем-то значительным».

​

В чем же видел Гейзенберг роль классической гимназии? В том, что она передает отличительную особенность античной мысли: способность обращать всякую проблему в принципиальную. Т.е. стремится к упорядочиванию разного опыта. Мы знаем, что Пушкин сетовал о том, что не получил классического образования, которое предполагало не только изучение европейского языка, но и древних – латыни и древнегреческого. Гейзенберг пишет: «Кто занимается философией греков, на каждом шагу наталкивается на эту способность ставить принципиальные вопросы, и, следовательно, читая греков, он упражняется в умении владеть одним из наиболее мощных интеллектуальных орудий, выработанных западноевропейской мыслью».

​

Протоиерей Геннадий Рязанцев-Седогин обозначил и третью составляющую, необходимую для возрождения основ национальной словесности. Обратиться к этому сокровищу, которое оставили нам русские религиозные философы – вот, что важно.

​

 «Открыл для себя феномен русской философии и поразился пассионарности русских философов – Бердяева, Франка, протоиерея Сергия Булгакова, протоиерея Сергия Зеньковского, Лосского и других. Поразился их пророчествам и предсказаниям. Они были хранителями русской культурной традиции за границей. И мы, представители русского православия, оказались сейчас как бы заграницей в собственной стране. Философы хотят сказать нам нечто важное. Именно сейчас, когда, я надеюсь, грядут большие перемены и в области воспитания. Когда уже министр образования заявил, что каждый понедельник будет исполняться гимн Российской Федерации, а история будет изучаться с первого класса. Одна из важнейших духовных задач эмиграции было хранение преемственности русской духовной культуры. Это так важно оказаться в иноязычной стране и сохранить то, что они привезли туда, в своих душах. Для чего? Характерной особенностью этой миссии было обостренное чувство национального самосознания и большое внимание к интеллектуально-духовной жизни».

​

Пути возрождения русской литературы неразрывно связаны с постижением и древнерусской словесности, и творчества зарубежных христианских авторов. По наблюдению Лолы Звонаревой, «именно так, через древнерусскую литературу, возможно привести к христианству студентов. Не стоит исключать и христианский опыт зарубежных писателей. Того же Андерсена. К сожалению, до сих пор его книги выходят в адаптированном варианте. В четырёхтомнике, изданном еще в XIX веке, в конце «Снежной королевы», например, появляется сам Христос. Он обнимает деток и поет им двустишие. А сколько христианских размышлений в «Русалочке»! Нужно следить за издательствами, иначе получается, что вытравливается самое главное».

​

Еще одно необходимое условие возрождения национальной словесности – это способность воспринимать архетипы. Как отметила Елена Николаевна Крюкова: «Русские авторы всегда работали с архетипами – через язык, через сюжет, через образы. Знаменитое стихотворение «Рубцова» «В горнице моей светло»… В первой же строке сразу три архетипа: звезда, мать и вода. Но сейчас мы все окунулись в бытовщину.

​

И, смотрите, насколько мы, художники, боимся. «Боимся» древнейших архетипов. Какие есть дуалы: жизнь-смерть, любовь-ненависть, радость-страдание, предательство и прощение. Любых таких архетипических дуалов можно назвать очень много. И как раз в это-то пространство художнику вступать очень страшно. Он оказывается на приграничных состояниях. Но это – насущные архетипы, они нужны, как хлеб. Это и есть тот хлеб и та вода Николая Рубцова и иже с ним. Это то, что, как говорит апостол Павел во втором послании к Коринфянам, «если говорю я всеми языками… а любви не имею, то я – ничто». Любовь – это архитипичнейшее состояние. Но она стоит рядом со смертью. Любовь как ипостась жизни. И смерть – уход. Особое таинство. Мы, художники, не должны бояться таинств. Изобразить эти библейские архетипы, вернуть читателя, зрителя, соучастника. Творчество – это не позерство и лицедейство, это – исповедь. Вот к чему надо приблизить читателя. Почему я люблю творчество Павла Кренева, почему проливаю над страницами его книг слезы? Он архитипично работает. Работает с жизнью и смертью. С Севером, который архитипичен для нашей страны. Наша страна – северная, лесная, таежная, деревенская. Крестьянская. Деревенская проза… это – земля. Архетип земли. Мы утеряли чувство земли. Мы восседаем в своих городских квартирах, каменных мешках, и даже не понимаем, как сеять зерно в землю, как ее вспахивать, как ее любить. Русский мужик любил землю как бабу. Вот это ощущение, этот воздух – и есть наша русская библейскость. Библия, а не поддельная Велесова книга – наша русская первокнига. Сейчас идет новая волна среди художников – востребованности архитипичности искусства. Средиземноморскую культуру мы смогли сделать нашей народной! Мы впитали это. Михаил Нестеров, Павел Корин – показывают на полотнах русского Христа, Того, который, по Тютчеву, «исходил, благословляя» Русскую землю. Или вспомним стихотворение Фета:

На стоге сена ночью южной

Лицом ко тверди я лежал,

И хор светил, живой и дружный,

Кругом раскинувшись, дрожал.

 

Земля, как смутный сон немая,

Безвестно уносилась прочь,

И я, как первый житель рая,

Один в лицо увидел ночь.

 

Я ль несся к бездне полуночной,

Иль сонмы звезд ко мне неслись?

Казалось, будто в длани мощной

Над этой бездной я повис.

Вот о чем русская литература! А еще… о радости.

​

Так начинаются строки акафиста: «Радуйся…» Эту радость, а не только страдание, призван показать художник. Да, слез тоже не стоит бояться. Плач, кайся, сетуй. Но и радуйся. Православие – это праздник. Даже Страшный суд я воспринимаю как гигантский праздник. Потрясение как праздник. Мы разучились этой 9 симфонии Бетховена. Когда от военного аллегро, от скерцо военного, от ужаса всех этих битв, крови, смертей – мы вдруг распахиваем врата и вдруг появляется радость».

​

Анастасия Чернова спросила, не является ли архетип – все-таки понятием общечеловеческим, а не национальным. «Да, они общечеловеческие – ответила Елена Крюкова, – но когда переносятся на почву той или иной страны, народа, этноса – то архетипы прорастают, пускают корни. Явления без корней нет. Если только мир горний – он будет бесплотен и нам не внятен. Если будет только земной мир – трехмерный и материальный – это будет кровавое дымящееся мясо. Где же будет Дух Святый? И мы это сплетаем. Кроме образов существует символ-знак. Трехмерная реальность. А про сплетение национальных и мировых начал писал Константин Леонтьев. Он сравнивал «цветущую сложность» культуры с огромных многоцветным лугом. Еще мы, писатели, совершенно разучились работать с архетипом, который называется «время». Художник работает со временем. Он пишет не просто пространство, в котором живет, но время и времена. И по мечтаемой идее он должен их сопрягать. Тогда это будет сильно и убедительно, даже если повествование – о простой бабушке в деревне».

Протоиерей Геннадий Рязанцев-Седогин согласился с размышлением Крюковой и привел в пример стихотворение Виктора Гончарова, где «Огонь» – это символ Святого Причастия.

​

Дыши огнем, живи огнем,

Пусть правды убоится тайна.

Случайно мы с тобой умрем,

Все остальное – не случайно.

 

Смотри, как, напрягая слух,

Над Дикой балкой месяц вызрел.

Не говори: «случайный друг»,

«Случайный день»,

«Случайный выстрел»…

 

Я вижу, над твоим крыльцом

Гнездится час твой черной птицей.

Не лги, а то умрешь лжецом!

Не убивай – умрешь убийцей!

 

 

ВЫВОДЫ.

1. В чем национальное своеобразие русской литературы?

 

1. Русская литература причастна мистическому опыту исихазма, проникновения во внутреннего человека.

2. Лиризм. В лиризме, прямом соприкосновении душ, нет эротики. Это опыт общей молитвы, того, что мы называем соборностью. Полная сердечная открытость другому человеку.

3. «Хороводное сознание» русской культуры также подразумевает чувство единения с другим человеком. Не утверждение своей индивидуальности, но сопереживание ближним, чье благополучие важнее собственного.

4. Сюжетные включения на уровне фантастических гоголевских традиций представляются очень уместными для того, чтобы приблизить православное сознание уходящего старшего поколения к современному читателю.

5. Всемирность. Способность вчувствоваться в разные культуры.

 

    2. Пути возрождения национальных основ словесности.

 

1. Мышление на церковнославянском. Если мы не мыслим тем вечным языком (он не старый и не новый), если мы не мыслим священным языком – то возращение к национальным основам будет искусственно и декоративно.

2. Воспитание ремеслами. Наше образование обязано изменить лик, если мы хотим быть живыми. «Лик свой» – это пристальное изучение народных промыслов.

3. Обращение к трудам русских философов, которым удалось в чистоте сохранить русскую культурного традицию. Именно сейчас, в период безыдейности и общественного безверия важно вернуть ее для осмысления.

4. Возрождение классического образования. Задача школы не в том, чтобы дать человеку навыки и информацию в решении частных практических задач, а в том, чтобы наставить на путь, научить упорядочивать разный опыт и ставить принципиальные вопросы.

5. Восприятие архетипов. Русские авторы всегда с ними работали – через язык, через сюжет, через образы. Мы, художники, не должны бояться таинств.

 

В обсуждении приняли участие:

Протоиерей Геннадий РЯЗАНЦЕВ-СЕДОГИН (Москва), член Союза писателей России, действительный член Академии Российской словесности, обладатель «Золотого диплома» Международного славянского литературного форума «Золотой Витязь» и Большой серебряной медали им. Н.Гумилева

​

Василий Владимирович ДВОРЦОВ (Москва), заместитель председателя Правления – генеральный директор Союза писателей России, действительный член Академии Российской словесности, член Совета экспертов Патриаршей литературной премии имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия.

 

Сергей Сергеевич АРУТЮНОВ (Москва), доцент кафедры Литературного мастерства Литературного института им. А.М. Горького, главный редактор портала «Правчтение» Издательского Совета РПЦ, член Союза писателей России

​

Лола Уткировна ЗВОНАРЕВА (Москва), кандидат филологических наук, доктор исторических наук, секретарь Союза писателей Москвы, главный редактор альманаха «Литературные знакомства», действительный член Российской академии естественных наук, Петровской академии наук и искусств, обладатель золотой медали литературного форума Золотой Витязь и серебряной медали Российской Академии художеств, Национальной премии лучшая книга 2020 Года. и Филофеевской православной литературной премии

​

Елена Николаевна КРЮКОВА (Нижний Новгород) поэт, прозаик, искусствовед, член Союза писателей России, член Творческого Союза художников России, лауреат российских и международных литературных премий: им. И.Гончарова, М.Цветаевой, С.Аксакова, Ф.Тютчева, Э.Хемингуэя, литературного форума Золотой Витязь и др.

​

 

Доцент кафедры филологии ПДС,

к.филол.н. А.Е. Чернова

​

​

​

​

​

​